Стимпанк. После финала

[quod-licet-jovi]

Ответная реакция на финал игры в Петербурге, подробнее здесь - ksushaaa.livejournal.com/498501.html
У меня был в задумках альтернативный вариант развития персонажа, в котором она начихает на долг и службу и на «Технологию, Самодержавие, Народность» и пойдет крушить/взрывать дворцы/творить любую другую НЕХ. На самой игре этого, - к сожалению, а может, к счастью, - не произошло. А потом я узнала, что случилось буквально за две минуты до стопа.
Текст абсолютно не относится к прошедшей игре, все события выдуманы и являются лишь предположениями, как что могло пойти. Я исходила исключительно из психологии Вики и нескольких текстов других персонажей, которые мне посчастливилось прочитать.
В каком-то смысле это аллегорический обыгрыш того, что происходило уже после игры. Или нет.

За что боролись, на то и напоролись.

- Прошу вас, мне это необходимо. Прошу вас.
Пальцы дрожат. Так странно, в первый раз в жизни голова не холодна, а разум забился подальше и молчит, периодически шепотом матерясь. Возможно, она об этом пожалеет. Но это будет потом, сейчас она совсем не хочет об этом думать.
Менделеев поднимает глаза на дрожащую от холода и волнения студентку, его взгляд не лишён скептицизма.
- Ну, если вы настаиваете, тем более, за такую сумму...
- А вы уверены, что это поможет?
- Моя дорогая, - тон химика сменяется на более жизнерадостный, - достижения российской науки обновляются не по дням, а по часам. Вы же сами слышали, как мы буквально вернули с того света наследника.
"Лучше бы не возвращали", - пронеслось в голове у Виктории. Тогда бы она вообще не была здесь и никуда не спешила. Но вслух она это не сказала.
- Так что будьте уверены, что со своей прошлой жизнью вы сможете попрощаться, другое дело, привыкнете ли вы к этому...
- Привыкну, - не раздумав, отвечает бывшая смолянка.
- Насколько я помню, у вас был ингалятор. Его действия хватало на час, верно?
Короткий кивок.
- А почему ж его не запатентовали-то... - Дмитрий Иванович говорит это больше в воздух, чем по делу, - полезная вещь как-никак.
- Женечка не хотела лишний раз хвастаться, - отвечает Виктория, - да и ей было некогда, всё время то на практике, то на службе.
- Ладно, с этим мы разберемся потом. Пожалуйста, получите.
Химик ставит печать на чеке и протягивает его девушке. На чеке кругленькая сумма, которая нисколько её не смущает, и она выгребает из карманов все имеющиеся деньги.
На это дело ушла вся тройная стипендия, подарок отца, подарок тётушки и выигранные в пабе несколько фунтов. Ещё десять рублей отложены в задний карман. Это на билет на последний дирижабль.
- Прошу проследовать в операционную.

Ещё никогда ей не дышалось так легко. Теперь она может бежать вдвое быстрее, чем могла, двигаться быстрее, танцевать быстрее...и много чего ещё. Как же она жила без этого раньше? Конечно, ингалятор Женечки Боткиной помогал ей дышать воздухом целый час, но он совершенно не сравним с ощущениями, которые она сейчас испытывает.
Теперь на ней нет корсета, проводов и маски. Теперь она может дышать, спустив на операцию все свои средства. Она бежит, сжимая в руке обновленный ингалятор, он заполнен раствором из красной ртути, и отныне её жизнь будет завязана не на аппарате вентиляции легких, а на нём. Теперь маска больше не прячет лицо и не глушит голос.
Виктория что есть духу бежит по Невскому проспекту. На нём привычно светло, как это бывает весной и летом, но людей совсем нет. Объявлен комендантский час. Жандармерия ищет нигилиста, который покусился на наследника, Александра Александровича. Теперь уже императора Александра III.
Императора, с правлением которого Веку Разума суждено было закончиться.
Смолянка проносится по Сенной площади и на бегу бросает последний взгляд на знакомые строения. Из дома Раменского в последнее время не слышно веселых цыганских песен, студенты в соседнем строении давно спят...трактирщица стирает пыль со столов и убирает последнюю посуду. Записка, набросанная на коленке в последний момент, лежит у неё и утром найдёт адресата.
Дирижабль гудит и хлопает огромными лопастями, Виктория прибавляет скорости и запрыгивает на подмостки уже тогда, когда огромная машина оторвалась от земли.

Вена, в отличие от Петербурга, не спит. Вена вообще никогда не засыпает, и, как удачно выразился один юнкер, пьянит безо всякого спирта.
Виктории много довелось бывать здесь по службе, и она почти привыкла к постоянной музыке, голосам на странном и красивом языке, совершенно разным людям, постоянно меняющейся моде и ещё многим чудесам. Но сейчас её очень неожиданно настиг ступор.
Девушка остановилась и присела на обочину дороги, обхватив голову руками. Да, так ломануться сюда было, конечно, опрометчиво. Да и что она скажет? "Здравствуй, ты забрал мою невинность и открыл глаза, а теперь я пойду с тобой, потому что в моей стране зашквар"? Смех один.
Огни постепенно притухают, но это лишь от недосыпа. Главное, сейчас не заснуть прямо на дороге. Господи, что же делать-то...
- Fraulein, вы ли это? Какая неожиданность.
Виктория поднимает голову на голос. Герман Винкельман, концертмейстер, знакомый по балам и танцклассам, стоит прямо перед ней, его взгляд полон непонимания происходящего.
- А разве в Вашей столице не введён комендантский час?
- Введён, - тихо отвечает Виктория, - я успела на последний дирижабль. Герр Винкельман, мне очень нужно встретиться с фрау Миттерер.

- Насколько я помню у вас, Fraulein, была маска, что же с ней случилось?
- Ровным счётом ничего, - Виктория впервые за вечер, - точнее, за ночь, - позволила себе улыбнуться, - меня прооперировали, теперь я смогу обходиться без маски.
- О, это чудесно. В таком случае позвольте Вас поздравить. А мы, собственно, пришли.
Если артисты Венской оперы – это её сердце, то кабинет управляющей – это, скорее всего, её мозг. Тяжёлая дубовая дверь. Три раза постучать и неловко войти внутрь.
- Чем обязана? – суровый взгляд из-под очков.
Виктория садится в глубоком реверансе, как её когда-то учили в институте.
- Я прошу прощения, сударыня, за столь поздний визит, но обстоятельства вынудили меня…
- Поздний? – перебивает её Миттерер, - я вас умоляю, в это время ещё никто не спит.
Вена никогда не спит. Всё так и есть. Из-за стены доносятся поющие женские голоса. Два высоких и один пониже. Такая позднота, а они поют…
- Эта милая Fraulein изъявила желание присоединиться к труппе, - Винкельман приходит на помощь и озвучивает мысли девушки. На лице управляющей появляется неприкрытое удивление.
Голоса за стеной стихают, на их фоне вырисовывается совсем низкий. Мужской. Виктория непроизвольно вздрагивает, когда слышит его.
- Я прошу прощения за такую фамильярность, но вы петь-то хоть умеете?
- Я полагаю, что мне нужно будет ещё подучиться, - Виктория не может заставить себя поднять глаза на управляющую, - и я надеялась на Вашу…
- Gut, а что ж вам в России-то не сидится?
Смолянка впервые подняла глаза на фрау Миттерер и подошла к ней ближе.
- Сударыня, - она почти перешла на шёпот, - вы ещё не знаете, что произошло? Позвольте мне рассказать одну страшную историю…

- Нет, я всё понимаю, конечно, но...
Снова голоса из-за стены, на сей раз обычный разговор. В ходе которого решится её судьба. Виктория ходит кругами по комнате и всё никак не может остановиться и присесть. Сердце колотится так часто, что будь оно механическим, как у её сестры, то давно бы вышло из строя.
Стена на сей раз прочнее, и до неё доносятся лишь отдельные фразы.
- У неё была маска…
- …проходной двор…
- …Россия…
- …испытательный срок…
- …Ида, дорогая, сообщите, пожалуйста…
Как ни пытается она сложить услышанные обрывки в нечто единое, ничего не получается.
- Пусть остаётся, - громовой низкий голос. Девушка чуть не подпрыгивает на месте и прижимается ухом к стене, но как не силится, больше ничего различить не может – все голоса слились воедино.
Через некоторое время за дверью раздаются шаги, она отлипает от двери и машинально расправляет складки на юбке. Фрау Миттерер приоткрывает дверь, и смолянка может различить, как она кричит:
- Имейте в виду, господин Призрак, что я всё ещё не одобряю вашу инициативу! – Миттерер поворачивается к ней.
- Прослушивание завтра – то есть уже сегодня – в десять утра. Не опаздывать! Предварительно распеться! Шоколад и мороженое запрещены!
Она резко разворачивается на каблуках и следует к двери, успев с кем-то в ней столкнуться. Сыпятся извинения, управляющая оперы скрывается из виду. В дверях стоит Эрих Гайст.
Виктория испытывает острое желание провалиться сквозь землю, когда слышит знакомый бархатный голос:
- Поздравляю с исцелением. Я могу чем-то вам помочь?
Помочь. Как же много она хочет попросить, мысли одна за другой появляются в голове и взрываются. Воспоминания проносятся вихрем – бал, маска, Вагнер, слёзы, внезапный вальс, запертая дверь…
Но бывшая студентка выдыхает и лишь спрашивает:
- У вас есть что-нибудь выпить?

Уже светало, и через окна было видно розовое восточное небо. Помещение заполнялось теплым светом, бутылка белого вина была опустошена на две трети. Виктория сидела и говорила, не особо задумываясь о том, слушают ли её, временами прерываясь на затяжки из ингалятора.
- С введением смертной казни всё пойдет под откос, - говорила она, - наука, техника, политика, медицина – всё. Мир, в котором я жила, рухнул за секунды, человеческая жизнь обесценилась. Как так можно?
Она подняла глаза на Эриха. Тот опустошил свой бокал залпом и недолго молчал.
- Это было вполне предсказуемо, - сказал он, - да и не то чтобы у жизни и тогда была цена.
«О чём он говорит?»
Виктория вспомнила необычного художника из Лондона, чьи картины пугали и притягивали одновременно. Страшные полотна, как рассказывал художник, повествовали о невнимании к душе в Век Разума. Сейчас, кажется, она услышала нечто подобное.
- Глупо было с самого начала канонизировать разум, - продолжал Гайст, - добром бы это не кончилось.
- То есть вы их поддерживаете? Тех, кто снова встали на тропу смерти?
- Не вполне. Всё сложнее.
Человек в маске сделал круг по комнате, поставил пустой бокал на стол и повернулся к девушке, глядя ей прямо в глаза.
- Оставайся. Тебе нужно повзрослеть, тогда всё встанет на свои места.
- А с каких пор «повзрослеть» значит «отказаться от Максим»? – Виктория даже вскочила от возмущения, - а те, кто сидят во дворце – они взрослые? Я не понимаю…
Ответа не последовало. Глубокий поцелуй прервал её речь.

Записка, которую Виктория оставила в трактире «Золотая гусыня»:
Милая Ирина!
Прости меня, если сможешь. Если ты читаешь это письмо, значит, я уже далеко от Петербурга.
Ты ведь прекрасно знаешь, что случилось прошлой ночью, и что теперь люди будут убивать друг друга. Я не могу этого перенести. Я не могу поверить, что моя страна пошла против правил, которые сама подписала, и начала действовать методом тех, против кого сражалась.
Наша дорогая Александра Иосифовна готовила нас с тобой и других девочек к дипломатической службе. Когда я была приставлена к Марии Павловне, мне это даже очень понравилось. Но Мария Павловна убита. А у меня теперь нет ни желания, ни сил отстаивать интересы страны, которая так жестоко предала всех её подданных.
Я впервые слушаю не разум, а сердце. Вы мне говорили, что с моим голосом нужно идти в оперу, на что я всегда отвечала «Я бы рада, если бы не…». Теперь всё будет по-другому, мне сделают операцию и я попрощаюсь с маской. А заодно и с Россией.
Раз я не могу делать то, что должна, я буду делать то, о чём мечтаю.
Если ты захочешь встретиться, ищи меня в том городе, где я оставила своё сердце. Я очень тебя люблю. Мы обязательно ещё увидимся.
Твоя глупая младшая сестра.